Осень сорок первого выдалась в Забеседье недолгой — считай, сразу после так называемого бабьего лета, которое, как всякий год, так и нынешний, хвалилось солнцем, вокруг явственно обозначились приметы близкой зимы: все чаще, даром что вроде неожиданно, твердела намокшая и вязкая земля, делалась по ночам чёрствой да каляной и гулко, прямо до звона, отзывалась под колёсами телег; в воздухе же, прогретом в полуденную пору, пока царило солнце, пахло прелой травой и палым листом — не продохнуть; тем временем на разливах, в зарослях болотного хвоща, приречной осоки и камыша, что сухо шелестел по кочкастым и ещё топким берегам здешних озёр, по нескольку дней, словно скрываясь, лежал и не хотел таять гусиный лёд. Словом, где-то уже с середины октября осень и зима тягались друг с другом на невидимых весах. Впрочем, за этим явлением природы в тот год некому было в Веремейках особо наблюдать да размышлять, вспоминая былые, может, даже самые давние годы, когда, мол, тоже что-то похожее случалось, — ведь народный календарь всегда на таких вот сравнениях зиждился.
