Это был низкотемпературный роман. На одном градусе. Градусе его желания. Будто у Наташки желания не было. То есть Наташка была для него как полуфабрикат. Взял, достал из холодильника, разморозил, поматросил, в кино-ресторан сводил и обратно в морозильник. Чтоб не испортилась, и никому не досталась. А сам - домой, к жене, теще и ребенку. Конечно, это удобно – иметь девушку про запас. Надоест постная домашняя еда, перченая теща, сдобная до изжоги жена, он из дому и к Наташке. А она его увидит, оттает вся. Одарит полуобморочным высокотемпературным сексом.
Виктор был телемагнат. Познакомились они в Екатеринбурге, на балу прессы. Наташка была талантливая, незанятая, необремененная журналистка. Общие интересы. Роман на расстоянии, безопасный. Жене говоришь: командировка.
Перед Рождеством Виктор решил:
- Все. Ухожу из дому!
Их роману с Наташкой было почти столько же лет, сколько и браку с женой. Виктор купил две путевки во Францию, будто это будет их с Наташкой медовый месяц.
Наташка боялась спугнуть счастье. Ни одна живая душа не знала о поездке.
Она позвонила ему за день до вылета:
- Понимаешь, сын заболел, - пролепетал он. - Такие вот дела…Я не смогу полететь…
Наташка плакала тихо, зло, целую ночь. Не Парижа было жалко. А будущего, которое замаячило на горизонте, а теперь катилось в тартарары. Утром она решила: «Какого черта? Увижу Париж, а там видно будет – стоит ли умирать…»

В Рождество на Елисейских Полях было светло от фейерверков и иллюминации. Наташка оттаивала после Витиного холодильника.
- Бонжур! – раздалось из кампании пьяных французов, стреляющих шампанским в небо.
К ней подошел мужчина, протянул бокал и что-то спросил по-французски. У Эрика была пробивающаяся лысина, уши пельмешками и …большая улыбка. Улыбка все окупала. Она была сильнее всей новогодней иллюминации. Теплее.
Итак, картинка: рождество-Париж, и тут одетый в джинсы-куртку Санта-Клаус с ушами-пельмешками. Ну какая девушка не увидит в этом божий промысел? Ну только если дремучая дура, которая не читала сказок…Эрик-Санта предложил встретиться завтра, потом еще и еще. Было стойкое ощущение, что на небо кто-то с земли отстучал скупую телеграмму о несправедливости и как сатисфакцию после Витьки, к Наташке приставили утешителя, уполномоченного по Парижу и душевным ранам. Наташка узнала: ему под сорок, работает в банке, женат не был. Разговаривали со словарем. 7 дней, что шел тур, исходили весь Париж. Наташка уже думала, что с этим романом ей хватит тепла прожить без Виктора до весны. Как Эрик выпалил:
- Оставайся! Выходи за меня замуж!
Наташка ни черта не поняла, потянулась за словарем и увидела протянутую бархатную коробку с кольцом. Позднее оказалось: фамильный бриллиант! Конечно, Наташка читала про Золушку! Но…
Эрик за день до окончания тура понял, что если эту русскую девочку сейчас отпустить – улетит на своем Боинге в страну, где бьют посуду об пол и где 40-градусные морозы. И ищи ее потом, пиши письма. А такая трогательная девочка, хохотушка с грустными глазами, реликт для холостяка-француза.
Мама Эрика (а она была немного в курсе романа, как мамы всех засидевшихся холостяков) думала:
- Ну дай Бог женится…
Наташка думала:
- Буду любить Эрика. Посидела на краешке чужого гнезда и хватит. Эрик – моя вторая половинка. Даже бери выше и шире, моя тричетвертинка. Да и как можно не верить в сказку под Новый Год? На миллениум! Разве не благодать, не рука Бога? Только слепая не увидит намека. Только неблагодарная уедет. Рожу ему детей, будем готовить обед в 4 руки, будем жить в городе любви по любви!
Наташка видела сон: вот сидит Бог в космосе, ему наша земля кажется красивой, украшенной гирляндами на Рождество. И туда, куда он ладошку протягивает, всех клонит в сон. А рядом с Богом бухгалтера свою работу по брачному ведомству ведут, обозначая на глобусе маркером половинки душ. Чтоб не запамятовать: вот Наташа, вот Эрик. Четверть и три четверти. И выщелкивают на счетах в минус третью душу – Виктора.

А потом было знакомство с родителями. Которые жили в трехэтажном старинном особняке, под завязку набитом антиквариатом: мебелью времен Наполеона, картинами, подсвечниками… Мама и папа оказались потомственными конезаводчиками с собственными землями и угодьями. Наташке стало не по себе от современного толкования чуда. Хотелось, чтоб карета обратно превратилась в тыкву, а она – оказалась в своей 17-метровой комнатенке, которую делила с братом, а всю квартиру с мамой-учительницей и папой-часовщиком.
Но регистрация в мэрии была уже назначена на март. Месяцы прошли в оформлении бумаг, переводах документах, сверках и телефонных разговорах с мамой. Эрик свозил Наташу в Ниццу и показал особняки дедов. И Наташка стала отходить от заморозки, угрелась в заботе, как в любви. Не сопротивлялась. Только однажды, когда они с Эриком завели разговор о детях и в поликлинике сдали анализы на резус, Наташка взбесилась:
- У меня всю жизнь был положительный! А они пишут отрицательный.
- Мадам, ошибка исключена. Мы взяли кровь дважды…
Так оказалось, что штампик, проставленный Отечеством в Наташкином паспорте, единственное, что осталось у нее от дома – липа.

Венчались они в православной церкви – храме Александра Невского, что в центре Парижа. Эрик сам предложил, а его родители, католики, были не против.
Когда-то в этой церкви венчались Пикассо с русской балериной Ольгой Хохловой. Здесь отпевали Ивана Тургенева, Федора Шаляпина, Ивана Бунина. А теперь венчалась раба Божья четвертинка Наташа из Челябинска.
А потом был бал в Венсенском лесу. Сотня приглашенных и все подходили к новобрачной с вопросом «Са ва»? (Как дела?). А потом про КГБ, русскую мафию и олигархов:
- Это правда, что у вас зимой минус сорок? О-ля-ля, это что же, ниже, чем в морозильнике?

Наташка привыкала к роскоши и… экономии. Оказалось, если не считать копейку, не вырастешь конезаводчиком. Муж купил ей за 30 евро фильм Сокурова со словами:
- Для тебя ничего не жалко!
И этот жест характеризовал его как страшного транжиру. Потом – тарелку НТВ плюс, чтобы смотрела русские фильмы, и не сошла с ума от французской речи.
Никаких тебе соболей-горностаев. Перстень – и тот один, по наследству, на свадьбу.
Подружки, получая по электронке ее редкие письма, искали подтверждения сказки. Хотели чуда не сиюминутного, а растянутого во времени. И между строк не находили прежней Наташки. Хохотушки с грустными глазами. Списывали на ностальгию, на беременность и токсикоз.
Наташа родила Эрику двух девочек. Щекастых. Здоровых. Таких, как на французских открытках начала века. Девочек назвали русскими именами – Софи и Ольга.



Наташа иногда заглядывала к себе в душу. Видела, что любовь к Вите топорщиться там гербарием. Цветком пахнущим, но мертвым. Там пышным цветом цвела материнская любовь. Все собой загораживала…
Наташа становилась мадам, настоящей француженкой. Сначала стала видеть сны на французском, потом в разговоре с русской мамой долго подыскивать слово…
А потом…потом, когда челябинские родители слетали потетешкать внучек со славными именами София и Ольга, в Наташкиной жизни опять наступила температура, несовместимая с жизнью. Обморожение, которому не поможет никакой дефибриллятор. Любовь к Эрику, нагаданная Рождеством миллениума, выпарилась куда-то. Улетела в космос, где Бог поймал ее сачком и вручил другим влюбленным. У которых пропорция была соблюдена правильно: половинка к половинке. И которые так страстно хотели любви, как хотела ее в рождественскую ночь миллениума челябинка Наталья.
Подруги не получали от Наташки вестей почти два года. Она развелась с мужем. Ее стало раздражать в Эрике все: и то, что он зовет девчонок «мой гарем», и смотрит срок годности йогурта, и даже обед по расписанию…Эрик съехал в свою прежнюю холостяцкую квартиру. Она выхлопотала детям двойное гражданство. Чтобы, если что, увезти в Россию. Ну, если отец начнет делить детей.
Зимними парижскими вечерами Наташа играет со своими девчонками и пытается объяснить им на их детском птичьем языке, что такое любовь.
Старшей объясняет, что это химия, валентность. А младшей, что это похоже на паззлы. Когда мужчина и женщина соединяются как фрагменты…Половинка к половинке. А как может быть иначе?

http://blog.kp.ru/users/3260438/post116920232/