Закладки с меткой poems

В этой июльской осени что-то сложится. Или одежда новая. Или жизнь. Я обрастаю новой защитной кожицей, распознающей уровни сна и лжи. Вместо дождя солнце выходит яркое. Люди зонты попрятали в рюкзаки. Утренний сон нарушит воронье карканье [жаль, не прикосновенье твоей руки]. Значит, пора ехать в свою Венецию, строить дома [антенны и провода]. В этой июльской осени, может, встретимся? В городе под названием "Никогда".

Поэзия – это когда эмоция нашла мысль, а мысль нашла слова /Роберт Фрост/

я говорю себе:
умирать не страшно,
тело твоё никуда не денется,
молекулы сначала замрут
ошарашенно,
а потом соберутся
в какое-нибудь деревце.

я говорю себе:
а личность - выдумка,
вроде профиля в социальной
сети.
ты же можешь сказать:
"а пойду-ка я, выйду-ка!",-
разлогиниться и немного
прогуляться пойти?

я говорю себе:
за близких не бойся,
мир - это очередь жаждущих
любви,
здесь всегда будут те, в чьём
зовущем голосе
родные интонации возможно
уловить.

я говорю себе:
а жить интересно,
и не делай, пожалуйста, такие
лица,
ты же вон, как вцепляешься
в ручки кресла,
если самолёт твой не садится и
не садится.

я говорю себе:
я кубик рафинада,
мир растворяет меня
в тёплой воде.
сахар не умирает, ему это не надо,
просто он потом не в кубике, а везде.

2016

https://www.facebook.com/lena.lenastik/posts/1301698963188904

В Гоа - все по-другому,
все действительно по-другому,
и при этом - ничего особенного,
ничего такого,
чтобы можно было облечь
в фотографии, в вещи, в речь -
все, что пытаешься сохранить неизменно впадает в кому
или просто напросто исчезает -
и поэтому ты живешь здесь счастливо и легко, а
тяжесть с души слезает
как обгоревшая кожа - с сутулых плеч.

В Гоа мир принимает простые формы, лишается наносного -
все возвращается к самым ценным вещам, к самым важным основам,
и поэтому каждый, кто оказался здесь - хочет вернуться снова.

Уехать из Гоа - это как выйти из сна, из сна про счастливое детство,
так что сразу готовься к серьезной борьбе:

глупо думать, что можно приехать сюда без последствий,
глупо думать, что можно отсюда уехать - Гоа теперь в тебе,

и ему из тебя теперь никуда не деться.

20.01.2012
http://alex-stone.livejournal.com/358831.html

© Ксения Желудова

прочитай и выучи наизусть:
тьма имеет предел, и любая грусть
преодолима, если построить мост;
боль исчерпаема, горе имеет дно,
если осмелиться встать в полный рост,
дотянуться до счастья, ибо оно
досягаемо, и рецепт его крайне прост.

запиши и бумагу затем сожги:
люди - концентрические круги,
у всех одинакова сердцевина.
память - вбитый в темя дюймовый гвоздь,
научись прощать, он выйдет наполовину.
обиды и скорбь созревают в тугую гроздь,
выжми до капли, получишь терпкие вина.

взрослей, но и не думай стареть,
смерть существует, но это всего лишь смерть,
дань закону контраста.
не стоит пытаться нумеровать страницы,
ибо время тебе неподвластно.
в твоих силах помнить слова, имена и лица,
рушить стены и презирать границы,
любить, покуда сердце не задымится,

и знать, что всё это не напрасно.

и еще ее же. ах.

тем, кто однажды твой дом оставит,
(а будут и те, кто твой дом оставит),
прости, что они тебя быстро забудут,
они действительно быстро забудут;

тем, кто однажды тебя забудет,
прости, что они вовек к тебе не вернутся,
они и впрямь вовек не вернутся;

тем, кто вовек к тебе не вернётся,
прости, что они никогда тебя не любили,
поверь, они тебя никогда, никогда не любили;

и тому, кто однажды тебя полюбит,
(а будет и тот, кто тебя полюбит),
прости всех женщин, его простивших,
прости все оставленные дома.

Я – мальчик.
Я сплю, свернувшись в гробу калачиком.
Мне снится футбол. В моей голове – Калашников.
Не вовремя мне, братишки, пришлось расслабиться!
Жаль, девочка-врач в халатике не спасла меня…

Я – девочка-врач.
Я в шею смертельно ранена.
В моём городке по небу летят журавлики
И глушат Wi-Fi, чтоб мама моя не видела,
Как я со своим любимым прощаюсь в Твиттере…

Я – мама.
О фартук вытерев руки мыльные,
Звоню на войну я сыночке по мобильному.
Дитя не берёт! Приедет, − огрею веником!
«Его отпевают», − слышу ответ священника…

Я – батюшка.
Я собор свой открыл под госпиталь
И сам в нём служу медбратом, помилуй Господи!
Слова для души, что чреву – пуд каши гречневой:
За это крестил поэта я, пусть и грешен он...

Я – просто поэт.
Я тоже стою под пулями.
Кишка, хоть тонка, как лирика Ахмадулиной,
Но всё ж не настолько, чтобы бояться красного:
Нужнее стихов сегодня – мешки с лекарствами…

Я – старый аптекарь.
Мне бы – давно на пенсию:
Сидеть и блаженно пялиться в ящик с песнями.
Но кончились бинт, и вата, и маски вроде бы:
Начальник, пришли термальной воды для Родины!

Я – Родина.
Я ребёнок − и сплю калачиком.
Назначенный государством, ко мне палач идёт,
Из недр моих вырыв мрамор себе на логово:
Налоговой сдал налог он, но Богу – Богово.

Я – Бог.
И я тоже − Папа. Сынок Мой Ласковый
У дауна в классе детский отнял Калашников.
Сказал, мол: «Ни-ни!» − и прыгнул без парашютика…

Спи, золотко.
Спи, Мой Мальчик.

Я Воскрешу Тебя.

21 февраля 2014 г. Евгения Бильченко Киев.

Евгения Бильченко

Today I can see как особенно sad is your взгляд
Your arms are особенно тонки, I tell you, my love.
Now listen: далёко, wherever on озеро Chad
Изысканный wanders giraffe.

He’s got грациозная стройность и leisure дана,
И beautiful skin украшает a fancy узор,
With such лишь равняться попробует only луна,
Дробясь и качаясь on wonderful waters of yore.

Вдали he reminds me of colorful sails корабля,
И run его плавен, и радостный flying he’s got,
I know that the wonderful things много seeing земля,
Whenever he’s hiding at night at the мраморный грот.

I know all весёлые tales of mysterious lands
About эта чёрная дева and passionate вождь,
But you слишком долго вдыхала the soul of the sands,
You’ll never поверишь in something aside from the дождь.

Now, how could I tell you the truth of the tropical сад,
About all the стройные palms and the smell of the трав.
You crying? Now, listen… далёко, on озеро Chad
Изысканный wanders giraffe.

если правильно слушать, то птица взлетает из правой лопатки к нёбу, ветка трескается в руке,
а тележка грохочет вниз от колена к щиколотке, беспечная, вдалеке.
мысль о тебе, тёплая, идёт через лоб и пульсирует на виске.

тоска по тебе, как скрипка, вступает с высокой ноты,
обходит, как нежилые комнаты, в сердце полости и темноты,
за годы из наваждения, распадаясь на элементы,
став чистой мелодией из классической киноленты

Суббота. Как ни странно, но тепло.
Дрозды кричат, как вечером в июне.
А странно потому, что накануне
боярышник царапался в стекло,
преследуемый ветром (но окно
я не открыл), акации трещали
и тучи, пламенея, возвещали
о приближеньи заморозков.
Но
всё обошлось, и даже дрозд поёт.
С утра возился с чешскими стихами.
Вошла соседка, попросила йод;
ушла, наполнив комнату духами.
И этот запах в середине дня,
воспоминаний вызволив лавину,
испортил всю вторую половину.
Не так уж необычно для меня.

Уже темно, и ручку я беру,
чтоб записать, что ощущаю вялость,
что море было смирным поутру,
но к вечеру опять разбушевалось.

Если жизнь тебя обманет,
Не печалься, не сердись!
В день уныния смирись:
День веселья, верь, настанет.

Сердце в будущем живет;
Настоящее уныло:
Все мгновенно, все пройдет;
Что пройдет, то будет мило.

От меня до тебя
Расстояние, равное лучшей повести
Бунина; равное речи в поиске
Формулы; равное ночи в поезде
От Пiвденного до Киевского вокзала.
Расстояние, равное «главного не сказала».

Я много езжу и наедаюсь молчаньем досыта.
Мне нравится быть вне адреса и вне доступа.
Я представляю тебя, гундосого,
В царстве бутылок, шторок, железных прутьев, -
Спящим в купе, напротив.

Это, собственно, все, что есть у меня живого и настоящего.
Ни почтового ящика, столь навязчивого, ни вящего
Багажа; я передвигалась бы, будто ящерка
Век, без точки прибытия, в идеале.
Чтобы стук и блики на одеяле.

Это суть одиночества, сколь желанного, столь бездонного.
Это повод разоблачиться донага,
Подвести итоги посредством дольника,
Ехать, слушать колеса, рельсы, частоты пульса.
Чтобы ты прочел потом с наладонника
И не улыбнулся.

Чтобы ты прочел, заморгав отчаянно, как от острого,
От внезапного, глаз царапнувшего апострофа,
Как в je t’aime.
Расстояние как от острова и до острова,
Непригодных ни для рыбалок, ни для охот.
Все маршруты лежат в обход.

М. Б.
Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно вечером
подышать свежим воздухом, веющим с океана.
Закат догорал в партере китайским веером,
и туча клубилась, как крышка концертного фортепьяно.

Четверть века назад ты питала пристрастье к люля и к финикам,
рисовала тушью в блокноте, немножко пела,
развлекалась со мной; но потом сошлась с инженером-химиком
и, судя по письмам, чудовищно поглупела.

Теперь тебя видят в церквях в провинции и в метрополии
на панихидах по общим друзьям, идущих теперь сплошною
чередой; и я рад, что на свете есть расстоянья более
немыслимые, чем между тобой и мною.

Не пойми меня дурно. С твоим голосом, телом, именем
ничего уже больше не связано; никто их не уничтожил,
но забыть одну жизнь -- человеку нужна, как минимум,
еще одна жизнь. И я эту долю прожил.

Повезло и тебе: где еще, кроме разве что фотографии,
ты пребудешь всегда без морщин, молода, весела, глумлива?
Ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии.
Я курю в темноте и вдыхаю гнилье отлива.

каждый из нас - это частный случай музыки и помех так что слушай, садись и слушай божий ритмичный смех ты лишь герц его, сот, ячейка, то, на что звук разбит он - таинственный голос чей-то, мерный упрямый бит он внутри у тебя стучится, тут, под воротничком тут, под горлом, из-под ключицы, если лежать ничком стоит капельку подучиться - станешь проводником будешь кабель его, антенна, сеть, радиоволна чтоб земля была нощно, денно смехом его полна

Так что можно, пожалуй, поздравить нас – за двенадцать дней
Мы способны обжиться в любой открытке – неважно, ёлочка ли на ней
Или восьмирукая дева Кали в сиянии драгоценных своих камней.

А мне ни до чего нет дела,
ведь у меня все есть - душа и тело!
Вчерашнее? Не прикипело!
Сегодняшнее? Надоело!
Грядущее?..

Мне никогда добра и зла никто не делал;
и я добра и зла не стану делать, мне до других нет дела -
ведь все при мне - душа и тело.

Потеряно? Вдогонку смело!
Припрятано? Но настежь все пределы!
Загадано?..
Но мне ни до чего нет дела,
ведь у меня все есть - душа и тело!

Человек, оплакивая кого-то,
Оплакивает самого себя.
В небе полно облаков,
Но не видно следа дождя.
Есть долгое время моря
И короткое время дня.
Море любви и горя
Оплакивает меня.
Расстояние вырастанья
Зависит от ширины Души,
для которой созданья
Приблизительно все равны.

Она надевает чулки, и наступает осень;
сплошной капроновый дождь вокруг.
И чем больше асфальт вне себя от оспин,
тем юбка длинней и острей каблук.

Теперь только двум колоннам белеть в исподнем
неловко. И голый портик зарос. С любой
точки зрения, меньше одним Господним
Летом, особенно -- в нем с тобой.

Теперь если слышится шорох, то -- звук ухода
войск безразлично откуда, знамен трепло.
Но, видно, суставы от клавиш, что ждут бемоля,
себя отличить не в силах, треща в хряще.
И в форточку с шумом врывается воздух с моря --
оттуда, где нет ничего вообще.

слово "глубина"
предполагает наличие дна -
некоего уровня, от которого
можно вести отсчет
работ, метров, глотков,
и вот

пришло самое время заметить,
"глубокие люди" не имеют дна,
там только кусок коры ладана.
то есть понятие "глубина"
целиком подменено понятием "без дна",
куда ты проваливаешься безотлагательно
по своей воле, без палача,
вначале Алисой в стране крича
а потом просто плача.

и неясно,
то ли в египет уехать и там
заняться дайвингом, то ли к китам
в исландию, край земли,

то ли здесь тихо распутывать свои петли,
потому что, признаться честно,
после бездонных людей
ни с какими другими
не интересно.

Пути себе расчистив,
На жизнь мою с холма
Сквозь желтый ужас листьев
Уставилась зима.

А иногда хочется быть интеллигентной дамой, Сшить длинное черное платье, Купить черную водолазку, Про которую Татьяна Толстая сказала, Что их носят те, кто Внутренне свободен. Если курить, то непременно с мундштуком, И чтоб это не выглядело Нелепо. Иногда подходить к шкафу, Снимать с полки словарь, чтоб только УТОЧНИТЬ слово,

Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря, дорогой, уважаемый, милая, но неважно даже кто, ибо черт лица, говоря откровенно, не вспомнить, уже не ваш, но и ничей верный друг вас приветствует с одного из пяти континентов, держащегося на ковбоях; я любил тебя больше, чем ангелов и самого, и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих; поздно ночью, в уснувшей долине, на самом дне, в городке, занесенном снегом по ручку двери, извиваясь ночью на простыне -- как не сказано ниже по крайней мере -- я взбиваю подушку мычащим "ты" за морями, которым конца и края, в темноте всем телом твои черты, как безумное зеркало повторяя.

Настоящее и прошедшее, Вероятно, наступят в будущем, Как будущее наступало в прошедшем. Если время всегда настоящее, Значит, время не отпускает. Ненаставшее - отвлеченность, Остающаяся возможностью Только в области умозрения. Ненаставшее и наставшее Всегда ведут к настоящему. Шаги откликаются в памяти До непройденного поворота К двери в розовый сад, К неоткрытой двери. Так же В тебе откликнется речь моя.

Ее мальчику две недели. Она склоняется к колыбели и все слушает, как он дышит. За спиной говорят: «Вот глупая, так и льнет к нему, не отходит, никого не видит и уж точно не слышит.
А она им всем: «Вы и не жили, если вам не знакома сладость дыханья таких мальчишек. Нет, ну правда, на самом деле».
И ей кажется, что самой ей никакие не тридцать лет, а лишь две золотые недели.

Жизнь коротка. И надо уметь.
Надо уметь уходить с плохого фильма.
Бросать плохую книгу.
Уходить от плохого человека.
Их много.
Дела не идущие бросать.
Даже от посредственности уходить.
Их много. Время дороже.
Лучше поспать.
Лучше поесть.
Лучше посмотреть на огонь, на ребенка, на женщину, на воду.

Это про дочь подруги сказать «одна из моих племянниц»,
Это «пойду домой», а все вдруг нахмурились и замялись,
Приобнимешь мальчика – а у него румянец,
Скажешь «проводи до лифта» - а провожают аж до вокзала.
И не хочется спорить, поскольку все уже
Доказала.

Из какого дерьма, мой друг, из какого сора.
У меня тут безденежье, грязь и менторы - табунами.
А у тебя золотые искры из-под курсора.
Вот и, пожалуй, разница между нами.

В этом городе все свои через две постели.
Никого невозможно слушать без пары рюмок -
Сводит скулы. Пока бокалы не опустели,
Уходи, чтоб не оказаться среди угрюмых

Привидений. Весной так хочется врать без пауз:
"Выйдешь на Тверскую - свернешь к Монмартру".
Каждый раз, когда я тут просыпаюсь,
Я пою себе "I Will Survive" как мантру.
...

...
Есть еще острова одиночества мысли —
Будь умен и не бойся на них отдыхать.
Там обрывы над темной водою нависли —
Можешь думать... и камешки в воду бросать...

А вопросы... Вопросы не знают ответа —
Налетят, разожгут и умчатся, как корь.
Соломон нам оставил два мудрых совета:
Убегай от тоски и с глупцами не спорь.
(с) 1910

Time past and time future
Allow but a little consciousness.
To be conscious is not to be in time
But only in time can the moment in the rose-garden,
The moment in the arbour where the rain beat,
The moment in the draughty church at smokefall
Be remembered; involved with past and future.
Only through time time is conquered.

Words move, music moves
Only in time; but that which is only living
Can only die. Words, after speech, reach
Into the silence. Only by the form, the pattern,
Can words or music reach
The stillness, as a Chinese jar still
Moves perpetually in its stillness.

Дым табачный воздух выел.
Комната -
глава в крученыховском аде.
Вспомни -
за этим окном
впервые
руки твои, исступленный, гладил.

Мысль о тебе удаляется, как разжалованная прислуга,
нет! как платформа с вывеской "Вырица" или "Тарту".
Но надвигаются лица, не знающие друг друга,
местности, нанесенные точно вчера на карту,
и заполняют вакуум. Видимо, никому из
нас не сделаться памятником. Видимо, в наших венах
недостаточно извести. "В нашей семье, -- волнуясь,
ты бы вставила, -- не было ни военных,
ни великих мыслителей". Правильно: невским струям
отраженье еще одной вещи невыносимо.
Где там матери и ее кастрюлям
уцелеть в перспективе, удлиняемой жизнью сына!
То-то же снег, этот мрамор для бедных, за неименьем тела
тает, ссылаясь на неспособность клеток --
то есть, извилин! -- вспомнить, как ты хотела,
пудря щеку, выглядеть напоследок.
Остается, затылок от взгляда прикрыв руками,
бормотать на ходу "умерла, умерла", покуда
города рвут сырую сетчатку из грубой ткани,
дребезжа, как сдаваемая посуда.

Мое солнце, и это тоже ведь не тупик, это новый круг.
Почву выбили из-под ног – так учись летать.
Журавля подстрелили, синичку выдернули из рук,
И саднит под ребром, и некому залатать.

Жизнь разъяли на кадры, каркас проржавленный обнажив.
Рассинхрон, все помехами; сжаться, не восставать.
Пока финка жгла между ребер, еще был жив,
А теперь извлекли, и вынужден остывать.

Мое солнце, Бог не садист, не Его это гнев и гнет,
Только – обжиг; мы все тут мечемся, мельтешим,
А Он смотрит и выжидает, сидит и мнет
Переносицу указательным и большим;

Срок приходит, нас вынимают на Божий свет, обдувают прах,
Обдают ледяным, как небытием; кричи
И брыкайся; мой мальчик, это нормальный страх.
Это ты остываешь после Его печи.

Это кажется, что ты слаб, что ты клоп, беспомощный идиот,
Словно глупая камбала хлопаешь ртом во мгле.
Мое солнце, Москва гудит, караван идет,
Происходит пятница на земле,

Эта долбаная неделя накрыла, смяла, да вот и схлынула тяжело,
Полежи в мокрой гальке, тину отри со щек.
Это кажется, что все мерзло и нежило,
Просто жизнь даже толком не началась еще.

Это новый какой-то уровень, левел, раунд; белым-бело.
Эй, а делать-то что? Слова собирать из льдин?
Мы истошно живые, слышишь, смотри в табло.
На нем циферки.
Пять.
Четыре.
Три.
Два.
Один.